Неточные совпадения
Густые, остриженные под гребенку и как смоль черные волосы покрывают конический
череп и плотно, как ермолка, обрамливают
узкий и покатый лоб.
— Укусила оса! Прямо в голову метит… Что это? Кровь! — Он вынул платок, чтоб обтереть кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже
черепа. Дуня опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что в страхе, а в каком-то диком недоумении. Она как бы сама
уж не понимала, что такое она сделала и что это делается!
Он мог бы не говорить этого,
череп его блестел, как тыква, окропленная росою. В кабинете редактор вытер лысину, утомленно сел за стол, вздохнув, открыл средний ящик стола и положил пред Самгиным пачку его рукописей, — все это, все его жесты Клим видел
уже не раз.
Глаза его, в которых застыл тупой испуг, его низкий лоб, густые волосы, обмазавшие
череп его, как смола, тяжелая челюсть, крепко сжатые губы — все это крепко въелось в память Самгина, и на следующих процессах он
уже в каждом подсудимом замечал нечто сходное с отцеубийцей.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри
черепа в кости висков. Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка
уже не идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как в соседней комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
У него вообще было много пороков; он не соглашался стричь волосы, как следовало по закону, и на шишковатом
черепе его торчали во все стороны двуцветные вихры, темно-русые и светлее; казалось, что он, несмотря на свои восемнадцать лет,
уже седеет.
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он
уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на голове неровно, как будто
череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то
уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
Да, я жаждал могущества всю мою жизнь, могущества и уединения. Я мечтал о том даже в таких еще летах, когда
уж решительно всякий засмеялся бы мне в глаза, если б разобрал, что у меня под
черепом. Вот почему я так полюбил тайну. Да, я мечтал изо всех сил и до того, что мне некогда было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности моей делали еще сквернее выводы на мой счет, но розовые щеки мои доказывали противное.
Шлюпка наша
уже приставала к кораблю, когда вдруг Савич закричал с палубы гребцам: «Живо, скорей, ступайте туда, вон огромная
черепаха плавает поверх воды, должно быть спит, — схватите!» Мы поворотили, куда указал Савич, но
черепаха проснулась и погрузилась в глубину, и мы воротились ни с чем.
Он подошел к столу и стал писать. Нехлюдов, не садясь, смотрел сверху на этот
узкий, плешивый
череп, на эту с толстыми синими жилами руку, быстро водящую пером, и удивлялся, зачем делает то, что он делает, и так озабоченно делает этот ко всему, очевидно, равнодушный человек. Зачем?..
Карие глаза, расположенные горизонтально, прикрывались сильно развитой монгольской складкой век, выдающиеся скулы, широкое переносье, вдавленный нос и
узкие губы — все это придавало ее лицу выражение, чуждое европейцу: оно казалось плоским, пятиугольным, и в действительности было шире
черепа.
— Тяжко мне… видения вижу! Намеднись встал я ночью с ларя, сел, ноги свесил… Смотрю, а вон в том углу Смерть стоит.
Череп — голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее
уж нет. Только беспременно это онаприходила.
— Ах,
уж эта мне сибирская работа! — возмущался он, разглядывая каждую щель. — Не умеют сделать заклепку как следует… Разве это машина? Она у вас будет хрипеть, как удавленник, стучать, ломаться… Тьфу! Посадка велика, ход тяжелый, на поворотах будет сваливать на один бок, против речной струи поползет
черепахой, — одним словом, горе луковое.
Пистолет этот дрянь, берет в сторону и бьет всего шагов на пятнадцать; но
уж, конечно, может своротить
череп на сторону, если приставить его вплоть к виску.
В углу, между соседнею дверью и круглою железною печкою, стояла
узкая деревянная кроватка, закрытая стеганым бумажным одеялом; развернутый ломберный стол, на котором валялись книги, листы бумаги, высыпанный на бумагу табак, половина булки и тарелка колотого сахару со сверточком чаю; три стула, одно кресло с засаленной спинкой и ветхая этажерка, на которой опять были книги, бумаги, картузик табаку, человеческий
череп, акушерские щипцы, колба, стеклянный сифон и лакированный пояс с бронзовою пряжкой.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было
уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый
уже черным сукном, на котором лежали:
череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у стены, стояло костяное распятие.
Наконец, помогая друг другу, мы торопливо взобрались на гору из последнего обрыва. Солнце начинало склоняться к закату. Косые лучи мягко золотили зеленую мураву старого кладбища, играли на покосившихся крестах, переливались в уцелевших окнах часовни. Было тихо, веяло спокойствием и глубоким миром брошенного кладбища. Здесь
уже мы не видели ни
черепов, ни голеней, ни гробов. Зеленая свежая трава ровным, слегка склонявшимся к городу пологом любовно скрывала в своих объятиях ужас и безобразие смерти.
Молоденькая жена чиновника особых поручений вместе с молоденькою прокуроршей, будто катаясь, несколько
уж раз проезжали по набережной, чтоб хоть в окна заглянуть и посмотреть, что будет делаться в губернаторской квартире, где действительно в огромной зале собрались все чиновники, начиная с девятого класса до пятого, чиновники, по большей части полные, как
черепахи, и выставлявшие свои несколько сутуловатые головы из нескладных, хоть и золотом шитых воротников.
— Нет,
уж это никак-с, — схватился опять за револьвер Петр Степанович, — теперь, пожалуй, вам со злобы и с трусости вздумается всё отложить и завтра пойти донести, чтоб опять деньжонок добыть; за это ведь заплатят. Черт вас возьми, таких людишек, как вы, на всё хватит! Только не беспокойтесь, я всё предвидел: я не уйду, не раскроив вам
черепа из этого револьвера, как подлецу Шатову, если вы сами струсите и намерение отложите, черт вас дери!
Но сцена вдруг переменяется, и наступает какой-то «Праздник жизни», на котором поют даже насекомые, является
черепаха с какими-то латинскими сакраментальными словами, и даже, если припомню, пропел о чем-то один минерал, то есть предмет
уже вовсе неодушевленный.
— Ну, батюшка, Никита Романыч, — сказал Михеич, обтирая полою кафтана медвежью кровь с князя, — набрался ж я страху!
Уж я, батюшка, кричал медведю: гу! гу! чтобы бросил он тебя да на меня бы навалился, как этот молодец, дай бог ему здоровья,
череп ему раскроил. А ведь все это затеял вон тот голобородый с маслеными глазами, что с крыльца смотрит, тетка его подкурятина! Да куда мы заехали, — прибавил Михеич шепотом, — виданное ли это дело, чтобы среди царского двора медведей с цепей спускали?
Казалось, никакое великодушное чувство, никакая мысль, выходящая из круга животных побуждений, не могла проникнуть в этот
узкий мозг, покрытый толстым
черепом и густою щетиной.
Лоб его был низок и сжат, волосы начинались почти над бровями; скулы и челюсти, напротив, были несоразмерно развиты,
череп, спереди
узкий, переходил без всякой постепенности в какой-то широкий котел к затылку, а за ушами были такие выпуклости, что уши казались впалыми.
А на дворе между тем не на шутку разыгралась весна. Крыши домов
уж сухи; на обнаженных от льдяного
черепа улицах стоят лужи; солнце на пригреве печет совершенно по-летнему. Прилетели с юга птицы и стали вить гнезда; жаворонок кружится и заливается в вышине колокольчиком. Поползли червяки; где-то в вскрывшемся пруде сладострастно квакнула лягушка. Огнем залило все тело молодой купчихи Бесселендеевой.
Дальше — больше, и наконец, когда в
черепе бывшего друга, вследствие накопления мероприятий, образуется трещина, то он
уже просто-напросто, при упоминовении обо мне, выказывает изумление:"а? кто такой? это, кажется, тот, который…
После
уж от Васи я узнал все. «Адамовой головой» кто-то со злости назвал Анну Николаевну, о чем до этого случая никто не знал. Действительно, бледная, с большими темными, очень глубоко сидящими добрыми глазами и с совершенно вдавленным носом, она была похожа издали на
череп. Судя по лицу, можно было думать, что это результат известной болезни, но ее прекрасный голос сразу опровергал это подозрение.
Князь тихо на
череп коня наступил
И молвил: «Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил:
На тризне,
уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!
И особенною жалостью жалела она Мусю.
Уже давно ей казалось, что Муся любит Вернера, и, хотя это была совершенная неправда, все же мечтала для них обоих о чем-то хорошем и светлом. На свободе Муся носила серебряное колечко, на котором был изображен
череп, кость и терновый венец вокруг них; и часто, с болью, смотрела Таня Ковальчук на это кольцо, как на символ обреченности, и то шутя, то серьезно упрашивала Мусю снять его.
Показалось вовсе не страшно, хоть и темнело,
уже день таял, когда мы выехали за околицу. Мело как будто полегче. Косо, в одном направлении, в правую щеку. Пожарный горой заслонял от меня круп первой лошади. Взяли лошади действительно бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Я завалился в них, сразу согрелся, подумал о крупозном воспалении, о том, что у девушки, может быть, треснула кость
черепа изнутри, осколок в мозг вонзился…
Селится он большею частию где-нибудь в неприступном углу, как будто таится в нем даже от дневного света, и
уж если заберется к себе, то так и прирастет к своему углу, как улитка, или по крайней мере он очень похож в этом отношении на то занимательное животное, которое и животное и дом вместе, которое называется
черепахой.
Уже все спали, шелестело тяжелое дыхание, влажный кашель колебал спертый, пахучий воздух. Синяя, звездная ночь холодно смотрела в замазанные стекла окна: звезды были обидно мелки и далеки. В углу пекарни, на стене, горела маленькая жестяная лампа, освещая полки с хлебными чашками, — чашки напоминали лысые, срубленные
черепа. На ларе с тестом спал, свернувшись комом, глуховатый Никандр, из-под стола, на котором развешивали и катали хлебы, торчала голая, желтая нога пекаря, вся в язвах.
Что отжило свой век, то
уже не имеет смысла; и напрасно мы будем стараться возбудить в душе восхищение красотою лица, от которого имеем только голый
череп.
Сначала чисто механически крепким пеленанием, причем сдавливают ossa parietalia [2 теменные кости (лат.).]
черепа, чтобы помешать мозговому развитию, — это с своей стороны
уже очень действительно.
Громаду белую костей
И желтый
череп без очей
С улыбкой вечной и немой,
Вот что узрел он пред собой.
Густая, длинная коса,
Плеч беломраморных краса,
Рассыпавшись к сухим костям
Кой-где прилипнула… и там,
Где сердце чистое такой
Любовью билось огневой,
Давно без пищи
уж бродил
Кровавый червь — жилец могил!
Раз в его руку попала кукла — картонная, с поломанным
черепом, откуда лилась вода, когда куклу брали за ноги; какой-то сердитый и упрямый мальчуган сперва заставил его положить в лодку ящик с бабками, а потом
уже согласился сесть и сам.
Черепахи живут и на земле, и в воде, как
ужи и лягушки. Детей они выводят яйцами, и яйца кладут на земле, и не высиживают их, а яйца сами, как рыбья икра, лопаются — и выводятся
черепахи.
Черепахи бывают маленькие, не больше блюдечка, и большие, в три аршина длины и весом в 20 пудов. Большие
черепахи живут в морях.
Эта рана была столь же безусловно смертельною, как и оглушительный тяжелый удар, раздробивший
череп, и одного из этих поранений было достаточно, чтобы покончить с человеком, а другое
уже представлялось напрасным излишеством.
Снял Мартын с своей седой головы порыжелый шлык, положил на себя широкий крест и стал творить краткую молитву, а вокруг него, крестяся, вздыхая и охая, зашевелились мужики, и на том самом месте, где бил в груду Мартынов лапоть, высился
уже длинный шест и на нем наверху торчал голый коровий
череп.
Тут я его в первый раз видел живым и должен сказать, что внешность этого секретаря Гамбетты была самая неподходящая к посту, какой он занимал: какой-то завсегдатай студенческой таверны, с кривым носом и подозрительной краснотой кожи и полуоблезлым
черепом, в фланелевой рубашке и пиджаке настоящего"богемы". Не знаю
уже, почему выбор"диктатора"упал именно на этого экс-нигилиста Латинской страны. Оценить его выдающиеся умственные и административные способности у меня не было времени, да и особенной охоты.
Он еще не выбрал револьвера и никого еще не убил, но его воображение
уже рисовало три окровавленных трупа, размозженные
черепа, текущий мозг, сумятицу, толпу зевак, вскрытие… С злорадством оскорбленного человека он воображал себе ужас родни и публики, агонию изменницы и мысленно
уже читал передовые статьи, трактующие о разложении семейных основ.
Иногда он рассказывает кое-что о полученных откровениях, и слова его заставляют многих думать, что у бедного старика
уже не все исправно под
черепом.
Мы поворотили
уже влево целиком и радовались, что колеса шли легче по ледяному
черепу, принятому нами за дорогу, как вдруг, сквозь сеющий снег, увидели быстро двигавшуюся фигуру.
Надо вам прежде объяснить, что исстари, то есть с того времени, как похоронили
череп с саваном на высоте и зарыли сапожника в глухом ущелье, ходило предание, что двенадцать дев — заметьте,
уже двенадцать — в белых платьях, с венками на головах, каждую полночь собираются в долине, пляшут несколько времени хороводом на мягкой траве, при свете месяца, и потом в разные стороны убегают.
Воспользовавшись тем, что подгулявшие дворовые люди все были в застольной избе и в доме оставались лишь княгиня, княжна и Таня Берестова, неизвестный злодей проник в дом и ударом топора размозжил
череп княгине Вассе Семеновне,
уже спавшей в постели, потом проник в спальню княжны, на ее пороге встретился с Таней, которую буквально задушил руками, сперва надругавшись над ней.
Борис Иванович Сабиров, гражданский инженер, молодой человек лет двадцати двух, красивый шатен, с выразительным лицом, один из первых прибыл за «бугры», то есть за Уральские горы, на разведку сибирской железнодорожной линии. Сабирову это было, впрочем, нетрудно, так как он только что недавно, по окончании курса, был назначен на какое-то место при екатеринбургско-тюменской железной дороге, этой «паровой
черепахе», как называют ее местные остряки, и
уже оттуда командирован далее в Восточную Сибирь.
К ней приближался, короткими шажками, маленький человечек, в синей жакетке и очень
узких светлых панталонах. Он казался неопределенных лет; бритое пухлое лицо, сдавленный
череп, с жидкими, сильно редеющими темными волосами, зачесанными с одного бока, чтобы прикрыть лысину, — все это было такое же, как и несколько лет назад… Он точно замариновал себя и не менялся… Ему было
уже под шестьдесят лет.
Низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и челюсти,
череп спереди
узкий, переходивший сразу в какой-то широкий котел к затылку, уши, казавшиеся впалыми от выпуклостей за ушами, неопределенного цвета глаза, не смотревшие ни на кого прямо, делали то, что страшно становилось каждому, кто хотя вскользь чувствовал на себе тусклый взгляд последних, и каждому же, глядя на Малюту, невольно казалось, что никакое великодушное чувство, никакая мысль, выходящая из круга животных побуждений, не в силах была проникнуть в этот сплюснутый мозг, покрытый толстым
черепом и густою щетиной.